И КОРАБЛЬ ТОНЕТ

И корабль тонет

«Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни». В спектакле Вероники Вигг у этого закона чувственное воплощение.

Гибельность жизни как ее константное качество воплощена в первую очередь материальной средой. Павильон, выстроенный Дмитрием Горбасом, вызывает моментальное узнавание, он реален и вместе с тем как будто снится. Что-то похожее на подсобку советского ДК, а может, дома престарелых, где-то в российской провинции, возможно, перестроенного из старинного особняка — только тень старинной тени, пронизанная духом разрушения, запустения. На стенах трещины, краска облупилась, с потолка капает. В левой стене высокое окно и сваленные в кучу рядом венские стулья. Справа — тусклая амальгама зеркала в пятнах сырости над раковиной и мощная чугунная, тоже вся в пятнах, ванна на звериных лапах. По центру — дверь, в которую входят и выходят герои.

Свет Александра Рязанцева ложится на поверхность предметов таким образом, что разом встают перед глазами кинокартины 70‑х: Тарковский, Авербах, Михалков-Кончаловский. Те фильмы, в которых разом запечатлена вся «осень мира». Этот мир — умирающий, но умирающий в особом режиме, как если бы распад мог длиться вечно. За высоким окном бывшей усадьбы солнце всходит и заходит, но населяющие этот спектакль люди существуют «бесшовно», без цезур. Вот Нина выходит через дверь, отыграв свой спектакль, и спустя пять минут входит через нее вновь, все та же, все в той же одежде, как будто только выходила в соседнюю комнату, но сообщает, что отец с мачехой уехали в Тверь. А значит, помня текст, можно с уверенностью сказать, что между этими сценами промелькнул месяц, а то и больше. Но время, а с ним и люди, кажется застывшим в янтаре.

Сцена из спектакля. Фото - А. Чистякова.

Герои спектакля Вигг в большинстве своем не замечают времени и обживают пространство, не предназначенное для жизни. Текст пьесы Чехова, слышимый со сцены в 150-й раз, не звучит устало. И это особое качество существования текста, реплик персонажей достигается тем, что ни герои, ни играющие их актеры как будто не знают, что произойдет дальше с ними, присутствуют в текущем моменте. И их существование таким образом дедраматизируется.Это видно уже в первой «тестовой» сцене, где приятная круглолицая Маша (Надежда Мороз) с косами, уложенными крендельками, похожая на героинь кинематографа 50-х, почти мимоходом, почти легкомысленно говорит о «трауре по своей жизни», и ей вторит Медведенко (Роман Клоков). Здесь неразделенная любовь — не груз, а просто условие жизни, в котором они очень давно, сколько себя помнят. Недаром Медведенко включает радио, из которого доносится текст постановки сказки «Снежная королева», — словно взывает к их общему с Машей прошлому, общему детству.

Также и Треплев (Сергей Грищенко), плечистый молодец, ни тени неврастенизма, не ставит своим спектаклем цель «насолить» матери или что-то доказать ей. Хотя в целом ситуация представления «Мировой души» - не столько спектакль, сколько экзаменация Нины, где зрители рассаживаются полукругом наподобие приемной комиссии. А Аркадина Татьяны Романовой, появляясь, сразу вносит в происходящее тревогу. Но ее тревога безотчетна и некарикатурна. Экзамен проходит не только Нина, но и эта стареющая женщина с юным голосом и тяжелым медальным профилем не то Любови Орловой, не то Марлен Дитрих, безотчетно чувствующая угрозу своему положению и так же безотчетно старающаяся оказаться в центре мизансцены. Она срывает спектакль Треплева и тем самым проваливает личный экзамен.

Д. Астафьева — Нина. Фото — А. Чистякова.

Красивая гибкая Нина — Дарья Астафьева — неталантливая, неяркая. Отмечу, что эти характеристики — не актрисы. Текст пьесы Треплева в исполнении Нины звучит бесцветно и послушно, как если бы его произносила офисная работница. Бесцветность Нины в первом действии скорее характеристика человека, еще не начинавшего жить. Тем разительнее будет контраст в четвертом действии, где Нина — уже «конченая», озлобленная, разуверившаяся, циничная. В этой сцене стена расходится – в ней пролегает огромная трещина.

Важно, что для Вигг не стоит вопрос меры таланта ее героев. Персонажи спектакля — ординарные люди. Но у их ординарности очень мелкая, почти кинематографическая, лепка. Борьба амбиций не является движущей силой противоречия. А только время и его ход. В этой группе лиц, где постепенно обозначается центр, нет хороших и плохих, ответственных и безответственных за чужие жизни, а есть роковое начало. Ибо никто не может предугадать, чем отзовутся их поступки. «Злодей» один, это сухонький в очочках Шамраев (Виктор Дегтярев), с повадкой надзирателя и садиста. И по замирающей, сжимающейся в его присутствии Полине (Ирина Титаренко) видно, кто изломал эту женщину.

Неважно, талантлив или нет Тригорин. Вигг доверила эту роль харизматичному Андрею В. Иванову. Артист работает на сломе стереотипа. Здесь контраст внешней мужественности и врожденной апатии. И в борьбе с нею все средства хороши, будь то рыбалка или Нина. Он не чувствует, но он хотел бы что-то испытать.

Сцена из спектакля. Фото — А. Чистякова

Обычно сцену объяснения Аркадиной и Тригорина, в которой он просит его отпустить, у нас играют так, что кажется, будто все происходит не в первый раз, Тригорин не в первый раз пытается выбраться из тенет отношений, а Аркадина манипулирует, использует отработанные приемчики. Здесь — не так. Аркадина в ужасе, она растеряна, она пробует все средства: и закидывает ноги на колени любовнику в бессильном старании быть соблазнительной, и окачивает его водой, и не знает — получится ли, сработает ли. Героиня Татьяны Романовой в этот момент безотчетно бесстрашна в своей женской непривлекательности — с растрепанными волосами и в затрапезном халате.

Вот герои достигают согласия, они смеются вместе над «странной фантазией» Тригорина, как смеялись бы старинные друзья. Но вот на «мягких лапах» бесшумно появляется Нина, подкрадывается к Тригорину, отменяя тем самым предыдущую сцену, ломая перспективу…

У четвертого действия пьесы Чехова есть такое качество: прошло два года, все переменилось — Треплев стал писателем, Нина стала актрисой, пережила рождение и смерть ребенка, разрыв с Тригориным, Маша вышла замуж, но не перестала любить Треплева. Огромная концентрация драматических событий, через которые, кажется, прошли все, оставлена «за кадром». Не могли эти события не отразиться на все той же Аркадиной, если, конечно, та — не полнейшая сука. При этом все поведение героев, собравшихся за игрой в лото, как бы игнорирует случившиеся перемены. Все те же, все там же и даже как будто бы «тогда же». Но Вигг приоткрывает завесу драмы: одним легким касанием руки Аркадиной — плеча Треплева, одним заглядыванием ему в глаза давая нам понять, что та — знает, та — испытала, тоже через это прошла.

А. Романов (Сорин), Т. Романова (Аркадина). Фото — А. Чистякова.

Могу ошибаться, но в спектакле Вигг преимущества — на стороне возраста. Функцию камертона, авторского голоса она частично передоверяет Сорину в умном исполнении Александра Романова, может быть, единственному, кто знает: время проходит, и все необратимо. И именно поэтому его голос читает «постскриптум» о лопнувшей банке, как будто он — вестник античной или классицистской трагедии, докладывающий о гибели героя.

Аркадиной, его сестре, режиссер адресует дар бессознательного, замешанного на чувстве вины, визионерства. Ведь что, если не «сон Аркадиной», — фрагмент дважды повторяющегося черно-белого кино, где ветер идет по кронам деревьев, его порыв прокидывает со стола кувшин и уносит ломоть хлеба, кажется, вот-вот начнется дождь, маленький мальчик бежит к бревенчатому дому, взбегает по ступеням, дергает закрытую дверь, а детский голос напевает песенку Ольги Чикиной «Над белым садом». То ли маленький Костя Треплев, то ли утонувший мальчик Гриша из другой пьесы. И совсем очевидная реминисценция из «Зеркала» Андрея Тарковского.

Сцена из спектакля. Фото — А. Чистякова.

Таким образом, у Сорина — знание, у Аркадиной — вина.

Но все равно ни у кого из участвующих в событиях героев спектакля нет полноценного стереоскопического видения всей картины жизни. О присутствии рокового начала знаем только мы, да двое одетых в черные офисные костюмы Яковов, служителей сцены и слуг Харона, замеряющих уровень воды в трюме этого тонущего дома‑корабля.

Иногда дверь распахивается, там пустота, ничто, завывание ветра.

Это странный лимб, в котором застряли души не грешников и не праведников, длящийся переход, затянувшееся плавание.

Британка Вероника Вигг, русская по происхождению, возникла в российской театральной картине как будто ниоткуда, без протекции. В Тверском ТЮЗе у нее два спектакля: «Сны о кошках и мышах» и теперь «Чайка». Но она и ее по-европейски уверенный «театр синтезов», где артист достигает какого-то сверхъестественного качества концентрации, — важный элемент, которого этой «картине» не хватало.